Публікації
- Звісно, чіткість і грамотність для графіті не обов’язкові, але це мій стиль, виродку!
пʼятниця, 2 жовтня 2009 р.
четвер, 25 червня 2009 р.
Переклад філософського вірша
Я спробував перекласти українською відомий вірш російського поета XVIII ст. Державіна. Ось що получилось...
Оригінал:
Река времён в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы!
Переклад:
Плин часу стрімко набігає,
Рівняє лагідність і гнів,
І в прірві забуття ховає
Народи, царства і царів.
А як залишиться від нині
Щось у паперах чи казках –
Однаково в століттях згине
І перетвориться на прах.
четвер, 18 червня 2009 р.
середа, 20 травня 2009 р.
Разговор господина с рабом
Это произведение старовавилонской литературы, созданное где-то в начале I тысячелетия до Рождества Христова. До сих пор ведутся дискуссии по поводу толкования диалога: одни исследователи видят в нем глубоко философский текст, отразивший искания смысла жизни, переосмысление религиозных воззрений тогдашних жителей Междуречья, пессимистический взгляд на человека и его место во Вселенной; другие – считают его литературной шуткой, своего рода комедией абсурда. Иные сопоставляют диалог с библейской «Книгой Екклезиаста или Проповедника», считая «Разговор…» её предтечей.
I
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Скорей! Колесницу с конями! Я поеду во дворец!
– Поезжай во дворец, хозяин. Поезжай во дворец. Царь будет рад тебя видеть и будет к тебе благосклонен.
– Нет, раб. Не поеду я во дворец.
– И не надо, хозяин. Не езди во дворец. Царь пошлет тебя в дальний поход, в незнакомый путь, по враждебным горам; будешь из-за него страдать и мучиться день и ночь.
II
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Принеси воды, омой мне руки: я буду ужинать.
– Ужинай, хозяин. Ешь свой ужин. Когда часто ешь, радуется душа. Ужин человека –
ужин его бога, а чистые руки заметит сам Шамаш.
– Нет, раб. Я не буду ужинать.
– Не ужинай, хозяин. Не ешь ужин. Питье и жажда, пища и голод никогда не расстаются с людьми, не говоря – друг с другом.
III
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Скорей! Колесницу с конями! Я поеду кататься в поля!
– Ну конечно, хозяин, езжай. Вольный скиталец всегда набьет себе брюхо, уличный пес всегда найдет себе кость, залетная ласточка лучше знает, как вить гнездо, дикий осел найдет траву в самой сухой пустыне.
– Нет, раб. Не поеду кататься в поля.
– И не надо, хозяин. Не стоит. Участь скитальца решает случай. Уличный пес теряет зубы. Гнездо залетной ласточки заливают известкой. Дикий осел спит на голой земле.
IV
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Я хочу завести семью, нарожать детей.
– Хорошая мысль, хозяин. Заведи семью, заведи семью. Дети хранят отцовское имя и повторяют его в поминальных молитвах.
– Нет, раб. Не заведу я семью, не заведу детей!
– И не надо, хозяин. Конечно, не надо.
Семья как разбитая дверь, все петли скрипят. Только один на троих из детей здоров, две трети всегда больны.
– Так что, заводить семью? – Нет, не заводи. Кто заводит семью, расточает отцовский дом.
V
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Я уступлю своим врагам; на суде я буду молчать перед клеветниками.
– Верно, хозяин. Верно! Уступи врагам, молчи перед клеветниками.
– Нет, раб! Не буду молчать и не уступлю им!
– Не уступай, мой хозяин, и не молчи! Даже если ты вовсе не раскроешь рта, будут враги беспощадно жестоки к тебе, и будет их много.
VI
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Я хочу сотворить злое дело, понял?
– Сотвори, хозяин. Конечно, сотвори злое дело. Ибо как же иначе набить себе брюхо?
Как, не творя злого дела, тепло одеться?
– Нет, раб! Не буду творить злых дел!
– Не твори, хозяин. Злодеев потом убивают или сдирают живьем кожу и ослепляют,
а то – ослепляют, сдирают живьем кожу и бросают в темницу.
VII
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Я хочу влюбиться в женщину.
– Влюбись, мой хозяин! Влюбись! Кто влюбляется в женщину, забывает печали и горе.
– Нет, раб! Не буду влюбляться в женщину!
– Не влюбляйся, хозяин. Не надо. Женщина – это силок, западня, темный капкан.
Женщина – острый стальной нож по горлу мужскому во тьме.
VIII
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Скорей принеси воды, я омою руки: хочу принести жертву богу.
– Принеси жертву богу, принеси жертву богу. Кто приносит жертву богу, наполняет сердце богатством; он проникается щедростью и раскрывает свой кошелек.
– Нет, раб. Не буду я приносить жертву.
– Ты прав, хозяин. Не надо! Разве приучишь бога ходить за тобой, будто пса? Он все время требует послушания, обрядов, жертв!
IX
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Я хочу вложить деньги с процентом, я дам денег в долг под процент!
– Да, вложи деньги с процентом, ссуди деньги под процент! Кто деньги дает под процент, сохраняет свое и имеет огромную прибыль.
– Нет, раб! Не буду ссужать и вкладывать тоже не буду!
– Не ссужай, мой хозяин. Не делай вклада. В долг давать – что женщину полюбить; а получать – что иметь дурных детей: люди всегда клянут тех, чей хлеб едят. Они тебя невзлюбят или будут стараться уменьшить прибыль.
X
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Я совершу подвиг на благо страны!
– Ты молодец, хозяин, ты молодец! Соверши! Имя свершившего подвиг на благо страны попадет на золотую печать Мардука.
– Нет, раб! Не буду я подвигов совершать на благо страны.
– И не надо, хозяин. Не стоит. Встань и пройдись пешком по древним руинам, погляди на черепа простолюдинов и знати: кто из них был злодей, кто – благодетель?
XI
– Раб, пойди сюда, послужи мне! – Да, мой хозяин. Чем?
– Если все это так, то что есть добро?
– Это если тебе сломать шею и мне и бросить обоих в реку – вот и будет добро!
Кто из людей своим ростом до неба достанет? Кто широтой обоймет равнины и горы?
– Ну, раз так, я должен убить тебя, раб. Лучше пусть сперва ты, а я после.
– Значит, хозяин думает, что сможет прожить без меня целых три дня?
понеділок, 27 квітня 2009 р.
Інтерв’ю з Богом
Журналістові наснилося, що він бере інтерв’ю в Бога.
— Що найбільше дивує Тебе в людях?
— Їм набридає дитинство, вони квапляться подорослішати, а потому мріють знову стати дітьми.
Вони втрачають здоров’я, заробляючи гроші. А потім витрачають гроші, щоби відновити здоров’я.
Вони так багато думають про майбутнє, що забувають теперішнє настільки, що не живуть ані в сучасному, ані в майбутньому.
Вони молять про здійснення своїх бажань, а отримуючи, проклинають за невчасність, не розуміючи тим самим їхньої марності.
Вони живуть так, наче ніколи не помруть, а помирають так, наче ніколи не жили.
Бог і журналіст мовчали якийсь час. Потому журналіст запитав:
— Які уроки Ти б хотів, щоби Твої діти вивчили?
— Нехай знають, що неможливо примусити когось любити їх. Усе, що вони можуть зробити, це дозволити собі бути любимими.
Нехай знають, що негарно порівнювати себе з іншими.
Нехай вчаться пробачати, практикуючи прощення.
Нехай пам’ятають, що поранити кохану людину можна за кілька секунд, але загоїти ці рани не можна й роками.
Нехай зрозуміють, що багатий не той, в кого більше, але той, хто потребує менше.
Нехай знають, що є люди, котрі їх дуже люблять, просто вони ще не навчилися висловлювати свої почуття.
Нехай усвідомлюють, що двоє можуть дивитися на одне й те саме, а бачити це по-різному.
Нехай знають, що пробачити іншого недостатньо, треба також пробачити самого себе.
понеділок, 23 березня 2009 р.
Скарб
Один чоловік ховав у стіні велику суму грошей. Ходив щодня пантрувати, щоби не поцупили.
Робітники це помітили і, підловивши момент, гроші вкрали.
Чоловік дуже зажурився, припинив спати, їсти, змарнів з горя…
Дізнався про те Мудрець, прийшов до чоловіка і дав йому камінь.
— От тобі камінь, заховай його в стіні і пантруй, бо свої гроші ти не витрачав, отже різниці між ними й каменем не було.
Робітники це помітили і, підловивши момент, гроші вкрали.
Чоловік дуже зажурився, припинив спати, їсти, змарнів з горя…
Дізнався про те Мудрець, прийшов до чоловіка і дав йому камінь.
— От тобі камінь, заховай його в стіні і пантруй, бо свої гроші ти не витрачав, отже різниці між ними й каменем не було.
четвер, 26 лютого 2009 р.
Спасутся все
СОН
Ганс Христиан Андерсен
Все яблони в саду покрылись бутонами — цветочкам хотелось опередить зеленые листья. По двору разгуливали утята, на солнышке потягивалась и нежилась кошка, облизывая свою собственную лапку. Хлеба в полях стояли превосходные, птички пели и щебетали без умолку, словно в день великого праздника. В сущности, оно так и было — день-то был воскресный. Слышался благовест, и люди, разодетые по-праздничному, с веселыми, довольными лицами шли в церковь. Да, право, и вся природа вокруг как будто сияла! Денек выдался такой теплый, благодатный, что так вот и хотелось воскликнуть: “Велика милость Божья к нам, людям!”
Но с церковной кафедры раздавались не такие речи; пастор громко и сурово доказывал слушателям, что все люди — безбожники, что Бог накажет их, ввергнет по смерти в геенну огненную, где огонь неугасающий и червь неумирающий! Вечно будут они мучиться там, без конца, без отдыха! Просто ужас брал, слушая его! Он говорил ведь так уверенно, так подробно описывал преисподнюю, эту смрадную яму, куда стекаются нечистоты со всего мира и где грешники задыхаются в серном, удушливом воздухе, погружаясь, среди вечного безмолвия, в бездонную трясину все глубже и глубже!.. Да, страшно было даже слушать, тем более что пастор говорил с такой искренней верой; все бывшие в церкви просто трепетали от ужаса.
А за церковными дверями так весело распевали птички, так славно сияло солнышко, и каждый цветочек как будто говорил: “Велика милость Божья к нам всем!”. Все это было так непохоже на то, о чем говорил пастор.
Вечером, перед тем как ложиться спать, пастор заметил, что жена его сидит в каком-то грустном раздумье.
— Что с тобой? — спросил он ее.
— Что со мной? — проговорила она. — Да вот, я все не могу хорошенько разобраться в своих мыслях. Не могу взять в толк того, что ты говорил сегодня утром… Неужели и в самом деле на свете так много безбожников, и все они, будут гореть в огне вечно?.. Подумать только, так долго — вечно! Нет, я только слабая, грешная душа, как и все, но если и у меня не хватило бы духа осудить на вечные муки даже самого злейшего грешника, то как же может решиться на это Господь Бог? Он ведь бесконечно милосерден и знает, что грех бывает и вольный и невольный! Нет, что ты там ни говори, а я не пойму этого никогда!
Настала осень; вся листва с деревьев облетела; серьезный, суровый пастор сидел у постели умирающей. Благочестивая, верующая душа отходила в другой мир. Это была жена пастора.
— Если кого ждет за гробом вечный покой и милость Божья, так это тебя! — промолвил пастор, сложил умершей руки и прочел над ней молитву.
Ее схоронили; две крупные слезы скатились по щекам сурового пастора. В пасторском доме стало тихо, пусто — закатилось его ясное солнышко, умерла хозяйка.
Ночью над головою пастора пронеслась вдруг холодная струя ветра. Он открыл глаза. Комната была словно залита лунным светом, хотя ночь не была лунная. Свет этот шел от стоявшей у постели прозрачной фигуры. Пастор увидел перед собою тень своей покойной жены. Она устремила на него скорбный взгляд и как будто хотела сказать что-то.
Пастор слегка приподнялся, простер руки к призраку и сказал:
— Неужели и ты не обрела вечного покоя? И ты страдаешь? Ты, добродетельнейшая, благочестивейшая душа?!
Тень утвердительно кивнула головой и прижала руку к сердцу.
— И от меня зависит дать тебе это успокоение?
—Да! — донеслось до него.
— Но как?
— Дай мне волос, один-единственный волос с головы того грешника, который будет осужден на вечные муки, ввергнут богом в геенну огненную.
— Так мне легко будет освободить тебя, чистая, благочестивая душа! — сказал он.
— Следуй же за мною! — сказала тень. — Нам разрешено лететь с тобой всюду, куда бы ни повлекли тебя твои мысли! Незримые ни для кого, заглянем мы в самые тайники человеческих душ, и ты твердою рукой укажешь мне осужденного на вечные муки. Он должен быть найден, прежде чем пропоет петух.
И вот они мгновенно, словно перенесенные самой мыслью, очутились в большом городе. На стенах домов начертаны были огненными буквами названия смертных грехов: высокомерие, скупость, пьянство, сладострастие… Словом, тут сияла вся семицветная радуга грехов.
— Так я и думал, так и знал! Вот где обитают обреченные вечно гореть в огне преисподней! — сказал пастор.
Они остановились перед великолепно освещенным подъездом. Широкие лестницы, устланные коврами, уставленные цветами, вели в покои, где гремела бальная музыка. У подъезда стоял швейцар, разодетый в шелк и бархат, с большою серебряною булавой в руках.
— Наш бал поспорит с королевским! — сказал он, оборачиваясь к уличной толпе, а вся его фигура так и говорила: “Весь этот жалкий сброд, что глазеет в двери, мразь в сравнении со мною!”
— Высокомерие! — сказала тень усопшей. — Заметил ты его?
— Его! — повторил пастор. — Да ведь он просто глупец, шут! Кто же осудит его на вечную муку?
— Шут! — пронеслось эхом по всей этой обители высокомерия; все жильцы ее были таковы!
Пастор и призрак понеслись дальше и очутились в жалкой каморке с голыми стенами. Тут обитала Скупость. Исхудалый, дрожащий от холода, голодный и изнывающий от жажды старик цеплялся всею душой, всеми помыслами за свое золото. Они видели, как он, словно в лихорадке, вскакивал с жалкого ложа и вынимал из стены кирпич — за ним лежало в старом чулке его золото, потом ощупывал дрожащими влажными пальцами свой изношенный кафтан, в котором тоже были зашиты золотые монеты.
— Он болен! Это жалкий безумец, не знающий ни покоя, ни сна! — сказал пастор.
Они поспешно унеслись прочь и очутились в тюрьме, у нар, на которых спали вповалку преступники. Вдруг один из них испустил ужасный крик, вскочил со сна, как дикий зверь, и принялся толкать своими костлявыми локтями спящего рядом соседа. Тот повернулся и проговорил спросонья:
— Замолчи, скот, и спи! И это каждую ночь!..
— Каждую ночь! — повторил первый. — Да, он каждую ночь и приходит ко мне, воет и душит меня… Сгоряча я много делал злого, таким уж я уродился! Оттого я опять и угодил сюда! Но коли я грешил, так теперь и несу наказание! В одном только я не повинился еще. Когда меня в последний раз выпустили отсюда на волю и я проходил мимо двора моего хозяина, сердце во мне вдруг так вот и закипело… Я чиркнул о стенку спичкою, огонек слегка лизнул соломенную крышу, и все вспыхнуло разом. Пошла тут кутерьма не хуже, чем была у меня в душе!.. Я помогал спасать скот и имущество. Не сгорело ни одной живой души, кроме стаи голубей, которые влетели прямо в огонь, да цепного пса. О нем-то я и не вспомнил. Слышно было, как он выл в пламени… Вой этот и до сих пор отдается у меня в ушах, как только я начну засыпать, а засну — пес тут как тут, большущий, лохматый!.. Он наваливается на меня, воет, давит меня, душит… Да ты слушай, что я тебе рассказываю! Успеешь выспаться! Небось храпишь всю ночь, а я не могу забыться и на четверть часа!
И глаза безумца палились кровью, он бросился на соседа и стал бить его по лицу кулаками.
— Злой Мае опять взбесился! — послышались голоса, и другие преступники бросились на него, повалили, перегнули так, что голова его очутилась между ногами, и крепко-накрепко связали его. Кровь готова была брызнуть у него из глаз и изо всех пор кожи.
— Вы убьете несчастного! — вскричал пастор и протянул руку на защиту грешника, который так жестоко страдал еще при жизни, но обстановка вокруг опять изменилась.
И вот они пролетали через богатые дворцы, через бедные хижины; сладострастие, зависть — все смертные грехи проходили перед ними. Ангел возмездия громко перечислял грехи людей и затем все, что могло послужить в их оправдание. Немногое можно было сказать в защиту людей, но Бог читает в сердцах, видит все смягчающие обстоятельства, знает, что грех бывает вольный и невольный, да и велика милость Его, Всемилосердного, Всеблагого! И рука пастора дрожала, он не смел протянуть ее, чтобы сорвать волос с головы грешника. Слезы ручьем полились из его глаз, слезы жалости и любви, которые могут залить даже огонь преисподней.
Запел петух.
— Милосердный Боже! Даруй же Ты ей тот покой, которого не в силах был доставить я!
— Я уже обрела его! — сказала тень. — Меня привели к тебе твои жестокие слова, мрачное недоверие к Богу и к Его творению! Познай же душу людей! Даже в самых злых грешниках жива Божья искра! Она теплится в их душе, и ее благодатное пламя сильнее огня преисподней!..
Тут пастор почувствовал на своих губах крепкий поцелуй: было совсем светло, ясное солнышко светило в окошки; жена его, живая, ласковая и любящая, разбудила его от сна, ниспосланного ему самим Богом.
Узято в Бібліотеці Кротова
Ганс Христиан Андерсен
Все яблони в саду покрылись бутонами — цветочкам хотелось опередить зеленые листья. По двору разгуливали утята, на солнышке потягивалась и нежилась кошка, облизывая свою собственную лапку. Хлеба в полях стояли превосходные, птички пели и щебетали без умолку, словно в день великого праздника. В сущности, оно так и было — день-то был воскресный. Слышался благовест, и люди, разодетые по-праздничному, с веселыми, довольными лицами шли в церковь. Да, право, и вся природа вокруг как будто сияла! Денек выдался такой теплый, благодатный, что так вот и хотелось воскликнуть: “Велика милость Божья к нам, людям!”
Но с церковной кафедры раздавались не такие речи; пастор громко и сурово доказывал слушателям, что все люди — безбожники, что Бог накажет их, ввергнет по смерти в геенну огненную, где огонь неугасающий и червь неумирающий! Вечно будут они мучиться там, без конца, без отдыха! Просто ужас брал, слушая его! Он говорил ведь так уверенно, так подробно описывал преисподнюю, эту смрадную яму, куда стекаются нечистоты со всего мира и где грешники задыхаются в серном, удушливом воздухе, погружаясь, среди вечного безмолвия, в бездонную трясину все глубже и глубже!.. Да, страшно было даже слушать, тем более что пастор говорил с такой искренней верой; все бывшие в церкви просто трепетали от ужаса.
А за церковными дверями так весело распевали птички, так славно сияло солнышко, и каждый цветочек как будто говорил: “Велика милость Божья к нам всем!”. Все это было так непохоже на то, о чем говорил пастор.
Вечером, перед тем как ложиться спать, пастор заметил, что жена его сидит в каком-то грустном раздумье.
— Что с тобой? — спросил он ее.
— Что со мной? — проговорила она. — Да вот, я все не могу хорошенько разобраться в своих мыслях. Не могу взять в толк того, что ты говорил сегодня утром… Неужели и в самом деле на свете так много безбожников, и все они, будут гореть в огне вечно?.. Подумать только, так долго — вечно! Нет, я только слабая, грешная душа, как и все, но если и у меня не хватило бы духа осудить на вечные муки даже самого злейшего грешника, то как же может решиться на это Господь Бог? Он ведь бесконечно милосерден и знает, что грех бывает и вольный и невольный! Нет, что ты там ни говори, а я не пойму этого никогда!
Настала осень; вся листва с деревьев облетела; серьезный, суровый пастор сидел у постели умирающей. Благочестивая, верующая душа отходила в другой мир. Это была жена пастора.
— Если кого ждет за гробом вечный покой и милость Божья, так это тебя! — промолвил пастор, сложил умершей руки и прочел над ней молитву.
Ее схоронили; две крупные слезы скатились по щекам сурового пастора. В пасторском доме стало тихо, пусто — закатилось его ясное солнышко, умерла хозяйка.
Ночью над головою пастора пронеслась вдруг холодная струя ветра. Он открыл глаза. Комната была словно залита лунным светом, хотя ночь не была лунная. Свет этот шел от стоявшей у постели прозрачной фигуры. Пастор увидел перед собою тень своей покойной жены. Она устремила на него скорбный взгляд и как будто хотела сказать что-то.
Пастор слегка приподнялся, простер руки к призраку и сказал:
— Неужели и ты не обрела вечного покоя? И ты страдаешь? Ты, добродетельнейшая, благочестивейшая душа?!
Тень утвердительно кивнула головой и прижала руку к сердцу.
— И от меня зависит дать тебе это успокоение?
—Да! — донеслось до него.
— Но как?
— Дай мне волос, один-единственный волос с головы того грешника, который будет осужден на вечные муки, ввергнут богом в геенну огненную.
— Так мне легко будет освободить тебя, чистая, благочестивая душа! — сказал он.
— Следуй же за мною! — сказала тень. — Нам разрешено лететь с тобой всюду, куда бы ни повлекли тебя твои мысли! Незримые ни для кого, заглянем мы в самые тайники человеческих душ, и ты твердою рукой укажешь мне осужденного на вечные муки. Он должен быть найден, прежде чем пропоет петух.
И вот они мгновенно, словно перенесенные самой мыслью, очутились в большом городе. На стенах домов начертаны были огненными буквами названия смертных грехов: высокомерие, скупость, пьянство, сладострастие… Словом, тут сияла вся семицветная радуга грехов.
— Так я и думал, так и знал! Вот где обитают обреченные вечно гореть в огне преисподней! — сказал пастор.
Они остановились перед великолепно освещенным подъездом. Широкие лестницы, устланные коврами, уставленные цветами, вели в покои, где гремела бальная музыка. У подъезда стоял швейцар, разодетый в шелк и бархат, с большою серебряною булавой в руках.
— Наш бал поспорит с королевским! — сказал он, оборачиваясь к уличной толпе, а вся его фигура так и говорила: “Весь этот жалкий сброд, что глазеет в двери, мразь в сравнении со мною!”
— Высокомерие! — сказала тень усопшей. — Заметил ты его?
— Его! — повторил пастор. — Да ведь он просто глупец, шут! Кто же осудит его на вечную муку?
— Шут! — пронеслось эхом по всей этой обители высокомерия; все жильцы ее были таковы!
Пастор и призрак понеслись дальше и очутились в жалкой каморке с голыми стенами. Тут обитала Скупость. Исхудалый, дрожащий от холода, голодный и изнывающий от жажды старик цеплялся всею душой, всеми помыслами за свое золото. Они видели, как он, словно в лихорадке, вскакивал с жалкого ложа и вынимал из стены кирпич — за ним лежало в старом чулке его золото, потом ощупывал дрожащими влажными пальцами свой изношенный кафтан, в котором тоже были зашиты золотые монеты.
— Он болен! Это жалкий безумец, не знающий ни покоя, ни сна! — сказал пастор.
Они поспешно унеслись прочь и очутились в тюрьме, у нар, на которых спали вповалку преступники. Вдруг один из них испустил ужасный крик, вскочил со сна, как дикий зверь, и принялся толкать своими костлявыми локтями спящего рядом соседа. Тот повернулся и проговорил спросонья:
— Замолчи, скот, и спи! И это каждую ночь!..
— Каждую ночь! — повторил первый. — Да, он каждую ночь и приходит ко мне, воет и душит меня… Сгоряча я много делал злого, таким уж я уродился! Оттого я опять и угодил сюда! Но коли я грешил, так теперь и несу наказание! В одном только я не повинился еще. Когда меня в последний раз выпустили отсюда на волю и я проходил мимо двора моего хозяина, сердце во мне вдруг так вот и закипело… Я чиркнул о стенку спичкою, огонек слегка лизнул соломенную крышу, и все вспыхнуло разом. Пошла тут кутерьма не хуже, чем была у меня в душе!.. Я помогал спасать скот и имущество. Не сгорело ни одной живой души, кроме стаи голубей, которые влетели прямо в огонь, да цепного пса. О нем-то я и не вспомнил. Слышно было, как он выл в пламени… Вой этот и до сих пор отдается у меня в ушах, как только я начну засыпать, а засну — пес тут как тут, большущий, лохматый!.. Он наваливается на меня, воет, давит меня, душит… Да ты слушай, что я тебе рассказываю! Успеешь выспаться! Небось храпишь всю ночь, а я не могу забыться и на четверть часа!
И глаза безумца палились кровью, он бросился на соседа и стал бить его по лицу кулаками.
— Злой Мае опять взбесился! — послышались голоса, и другие преступники бросились на него, повалили, перегнули так, что голова его очутилась между ногами, и крепко-накрепко связали его. Кровь готова была брызнуть у него из глаз и изо всех пор кожи.
— Вы убьете несчастного! — вскричал пастор и протянул руку на защиту грешника, который так жестоко страдал еще при жизни, но обстановка вокруг опять изменилась.
И вот они пролетали через богатые дворцы, через бедные хижины; сладострастие, зависть — все смертные грехи проходили перед ними. Ангел возмездия громко перечислял грехи людей и затем все, что могло послужить в их оправдание. Немногое можно было сказать в защиту людей, но Бог читает в сердцах, видит все смягчающие обстоятельства, знает, что грех бывает вольный и невольный, да и велика милость Его, Всемилосердного, Всеблагого! И рука пастора дрожала, он не смел протянуть ее, чтобы сорвать волос с головы грешника. Слезы ручьем полились из его глаз, слезы жалости и любви, которые могут залить даже огонь преисподней.
Запел петух.
— Милосердный Боже! Даруй же Ты ей тот покой, которого не в силах был доставить я!
— Я уже обрела его! — сказала тень. — Меня привели к тебе твои жестокие слова, мрачное недоверие к Богу и к Его творению! Познай же душу людей! Даже в самых злых грешниках жива Божья искра! Она теплится в их душе, и ее благодатное пламя сильнее огня преисподней!..
Тут пастор почувствовал на своих губах крепкий поцелуй: было совсем светло, ясное солнышко светило в окошки; жена его, живая, ласковая и любящая, разбудила его от сна, ниспосланного ему самим Богом.
Узято в Бібліотеці Кротова
понеділок, 23 лютого 2009 р.
Хитрувань
Був собі старий, якому не давали спокою хлопці, що грали біля його хати і завжди голосно репетували.
Тоді якось увечері він запросив їх до себе і сказав, що обожнює слухати дитячі голоси.
—Я дам кожному з вас по 50 центів, якщо ви завтра прийдете гратися під моїми вікнами.
Хлопці зраділи і, звичайно, поприходили та грали ще веселіше й голосніше, ніж учора.
Старий заплатив і запросив приходити завтра.
Але наступного дня хлопці одержали вже по 25 центів. На третій вечір старий заплатив уже по 15 центів, пояснюючи, що в нього нема грошей.
—Прийдіть завтра погратися, я заплачу вам по 5 центів! — сказав він.
Чи варто казати, що назавтра ніхто з хлопців не прийшов і старий спав собі спокійно?
Тоді якось увечері він запросив їх до себе і сказав, що обожнює слухати дитячі голоси.
—Я дам кожному з вас по 50 центів, якщо ви завтра прийдете гратися під моїми вікнами.
Хлопці зраділи і, звичайно, поприходили та грали ще веселіше й голосніше, ніж учора.
Старий заплатив і запросив приходити завтра.
Але наступного дня хлопці одержали вже по 25 центів. На третій вечір старий заплатив уже по 15 центів, пояснюючи, що в нього нема грошей.
—Прийдіть завтра погратися, я заплачу вам по 5 центів! — сказав він.
Чи варто казати, що назавтра ніхто з хлопців не прийшов і старий спав собі спокійно?
понеділок, 9 лютого 2009 р.
Марність мудрування
Якось до Сократа прийшов знайомий і сказав:— Зараз я розповім тобі щось про одного з твоїх друзів.
— Постривай, — відповів Сократ. — Перед тим, як ти щось розкажеш про мого друга, скажи, чи ти абсолютно впевнений, що це правда?
— Ні, — сказав знайомий, — я сам почув це від інших.
— А що ти збираєшся розповісти про мого друга, містить щось добре?
— Навпаки, це щось погане.
— І третє запитання: чи буде мені зі сказаного тобою якийсь хосен?
— Ну, назагал, ні — відповів знайомий.
— То навіщо мені слухати ні правдиве, ані добре, ані корисне про свого друга?
…Так Сократ і не узнав, що Ксантиппа зраджувала з його кращим друзякою.
четвер, 5 лютого 2009 р.
Єсть на світі доля...
Єсть на світі доля, А хто її знає?
Єсть на світі воля,
А хто її має?
Єсть люде на світі —
Сріблом-злотом сяють,
Здається, панують,
А долі не знають,—
Ні долі, ні волі!
З нудьгою та з горем
Жупан надівають,
А плакати — сором.
Возьміть срібло-злото
Та будьте багаті,
А я візьму сльози —
Лихо виливати;
Затоплю недолю
Дрібними сльозами,
Затопчу неволю
Босими ногами!
Тоді я веселий,
Тоді я багатий,
Як буде серденько
По волі гуляти!
Тарас Шевченко, з поеми "Катерина", 1838 р.
понеділок, 2 лютого 2009 р.
Исполнение желаний
Едет мужик в автобусе. Хмурый. И думает: «Вокруг одно быдло, начальник — кретин, жена — стерва».
За спиной ангел–хранитель с блокнотом и ручкой. Записывает: «Вокруг — быдло, начальник — кретин, жена — стерва». И в свою очередь думает: «…Вроде было уже. И зачем ему это всё время? Но раз заказывает, надо исполнять».
За спиной ангел–хранитель с блокнотом и ручкой. Записывает: «Вокруг — быдло, начальник — кретин, жена — стерва». И в свою очередь думает: «…Вроде было уже. И зачем ему это всё время? Но раз заказывает, надо исполнять».
пʼятниця, 30 січня 2009 р.
Человек
Я — человек, на медяке потертом,
Зажатый между ангелом и чертом.
Мне труден узкий путь, иду путем широким,
До боли долгим, скользким, одиноким.
Химеры жизни сей, нудя, гудят над ухом,
Я, ими увлекаем, гибну духом.
Отринуть жизнь, ступить на узкий путь,
Фантом соблазнов доблестно спугнуть
Нет сил, нет храбрости. И думаешь опять:
Зачем нам жизнь дана — чтоб смерти вечно ждать?
И кто-то шепчет: не грусти, не бойся —
Смерть не страшна, гуляй и успокойся!
Ты жизнь свою устрой на этом свете,
Ведь сколько удовольствий на примете.
Стремись к достатку, наслажденью, славе,
О смерти мысль подобна злой отраве —
Гнетет и мучит, голове морока.
Не заедай себя ты раньше срока!
А что за смертью? Восемь тысяч лет
Ответа ищут люди — где ж ответ?
И я иду на этот голос сладкий,
И вместе с миром бьюсь в тщеславия припадке.
Но мне знаком другой, далекий, голос.
Он слышен еле, хрупок, словно волос,
И изредка, в сырой вечерней мгле
Звучит со мною рядом на земле.
Он говорит: скорей остановись,
Жизнь — это миг, фантазия — очнись!
Успеха блеск, богатство, ласки милой —
У басен бытия одна мораль — могила.
Подумай о душе — тебе известен путь.
Отринь желания и суету забудь...
Но слишком коротка подобная минута.
Вновь червь сомнения в исканьях Абсолюта.
Как быть?..
Как жить?..
Підписатися на:
Дописи (Atom)